Рассказ №1324 (страница 11)

     Егор шагнул навстречу, спросил: "Порядок?" и, не дожидаясь ответа, уже по лицу Алены видя, что "порядок", добавил: "Еще, небось, и на "хорошо"?" "Отлично",- с радостной обидчивостью протянула Алена и засмеялась, уж очень обижаться ей не хотелось. Егор прищурился, спросил с деланным недоумением: "И как только ты это умудряешься? Все вечера чай пьешь да телевизор смот- ришь".
     Алена хотела сказать, что только в студенческом фольклоре студент за одну ночь китайскую грамоту учит, знания все-таки не в один день в голове появляются, и хотя накануне экзамена она думала, конечно, не о стилистике... Но и сейчас Алена думала не об экзамене. Она думала о Егоре, об одном Егоре, только о Егоре.
     В вестибюле продавали мороженое. "Хочешь?"- как взрослый балованное дитя спросил Егор, и Алена, как дите, радостно закивала головой, хотя вообще-то она не любила есть мороженое "на ходу", когда оно тает в руках, течет по пальцам. А уж сегодня она вполне заслужила, чтобы Егор пригласил ее в кафе-мороженое. Она лукаво глянула на Егора, раздумывая: сказать? или подождать, что он скажет?.. ведь не у ванной встретились, он в институт пришел за ней, к ней пришел.
     - Но не на улице. Здесь,- Егор отвел Алену в сторону, за книжный киоск. - Ешь,- улыбнулся.
     Алена то губы облизнет, то лизнет мороженое - Егор смотрел. Молчал. Усмехнулся: "Хоть себе покупай! Если ты что-нибудь ешь - не голоден - но хочется все бросить и бежать на кухню и, непременно, за таким же куском, как у тебя. Если ты смеешься, я еще не знаю, что ты там читаешь или что услышала смешного, а уже улыбаюсь заранее. - Помолчал и добавил, но уж как-то слишком серьезно, - а если ты заплачешь, и подумать не могу, что со мной будет". И Алена глянула на него удивленно.
     Она хотела было сказать, что вот плакать-то ей ну уж никак не хочется, не получится у нее сейчас заплакать, даже на спор, как бы она ни старалась, но подняла глаза на Егора и промолчала: Егор опять был где-то... Обидеться ей, что ли, что Егор не с ней?.. или тревожиться? Слаще было б обидеться. Но не затем же он пришел в институт, чтобы показать ей свое равнодушие. Значит...?
     Неясная тревога, тоскливое предчувствие еще невидимой, но уже неминуемой беды, как отравленный воздух, проникла в Алену, и ей вдруг стало так тошно, так нехорошо... Но тут же она решила, что никакой беды быть не может, потому что если у Егора неприятность, тем лучше, ну, не в том конечно смысле, что хорошо, что ему плохо, хорошо-то как раз, когда у него все хорошо, а в том, что чем крупнее у него неприятность, тем нужнее ему Алена. Она не знала, какую неприятность представить себе: болезнь? опасная? заразная? или он что-то натворил? Ну. Егор - натворил - невероятно, но все равно, пусть. Что еще? Неважно. В любом случае она будет - нужно - ждать, сколько нужно, нужно - поедет вместе с ним. Куда? Неважно. Какая разница? Куда ему нужно, туда она с ним и поедет. Она везде будет рядом с ним. И ему уже не может быть так плохо, как могло бы быть, потому что теперь у него есть она.
     Она уже собиралась все это сказать Егору, но глянула - он смотрит ей в глаза, чуть прикусив губу, и Алена поняла: он и без слов все знает, все слова, что она ищет. Но если знает - пусть ответит!
     Егор вздохнул вместо ответа, взял за локоть, сказал: "Пойдем".
     На улице шел снег. Огромные пушистые хлопья падали и падали на землю, приглушая лишние звуки, и все вокруг было бело - чисто и красиво.
     - Ой, снег!- воскликнула Алена, сняла варежку, подставила снегу ладонь, и колкие пушинки падали и таяли, падали и таяли... Автобусы осторожно ползли по заснеженному проспекту, люди шли не так скоро, как обычно, и поскрипывали сапожки. За те часы, что Алена провела в институте, улица преобразилась. Не было ни грязноватой мостовой, ни покрытых толстым слоем сажи залежалых сугробов - город утопал в пушистом искристом снеге.
     - Как в сказке,- засмеялась Алена и подставила лицо падающим хлопьям.
     - Да, снег... - сказал Егор задумчиво. - Я никогда не любил зиму: холодно, ветрено. Я любил лето, жаркое, солнечное, когда Амур полноводен... И не надо напяливать на себя ворох тряпья... Как хорошо, когда падает снег...
     - Как в сказке, правда?- вновь спросила Алена.
     - Аленка, - сказал Егор глухо и лица к ней не повернул. - Алена... - он чуть помолчал и вдруг заговорил так быстро, так непривычно быстро, что Алена едва успевала понимать, что он говорит. - Алена, я бы на тебе женился. Я бы сразу на тебе женился, хоть в первый день, как увидел. Если ты, конечно... Я когда о любимой мечтал, точно такую, как ты, и представлял. Поразительно, как мать меня знает. Вот не думал. И где она откопала тебя, такую?... Понимаешь, она надеялась: любовь меня остановит. Я бы в первый вечер, как ты вошла в комнату, забрал бы тебя к себе и не отдал бы никому и никогда. - Егор замолчал и шел, глядя вперед, в снежную даль. Алена хотела сказать Егору, что никаких преград между ними нет и быть не может, потому что, если она ему нужна, все остальное никакого значения не имеет, просто не может иметь никакого значения, и никто, ну, абсолютно никто им помешать не может, и ничто не может испугать и остановить ее, и она пойдет за ним - куда? ну, куда-нибудь, куда надо, туда и пойдет, какая ей разница, где жить, лишь бы только он был с ней рядом, и никакая это не жертва, не надо, пожалуйста, подобных фраз, какая жертва? Жертва - это когда надо отдать то, что отдать жалко, что жалко терять, а тут никакая не жертва, тут наслаждение, потому что она ничего в жизни больше и не хочет, лишь быть ему нужной. Чтобы оттого, что она есть, все неприятности в его жизни уже были бы как бы и не неприятности, а так... мелочи.
     Она чувствовала: сказать надо коротко, ясно и убедительно, потому что, если он начнет возражать на ее первые слова, других слов он уже не услышит, не ее он будет слушать, а искать слова для своих доводов, а это она должна убедить его, потому что права она.
     Алена быстро шагнула вперед, на пол шага опередив Егора, повернулась к нему и, закинув голову, смотрела на него глазами, полными слез, и мохнатые снежинки, похожие на увядающие лепестки хризантемы, падали и падали на лицо Алены, но она не замечала их, она старалась прогнать внезапные слезы, чтобы они, когда она заговорит, не брызнули у нее из глаз и не помешали Егору услышать ее.
     - Леночка,- сказал Егор, и Алена не узнала его голос, он был похож на стон Ульяны Егоровны. - Да тебе ли просить? Я бы тебя умолял.
     Прохожие шли мимо, обходили, натыкались, улыбались, сердились, бурчали, мол, могли б и в сторону отойти.
     Они никого не видели, ничего не слышали.
     - Я в тот вечер из комнаты не вышел... Я знаю, ты ждала. Обиделась. Я уже боялся не сдержаться. Не хочу я, чтоб ты меня потом, когда-нибудь, проклинала. У тебя ведь не было никого?
     Алена смотрела, не понимая. Потом поняла, нет, конечно, нет, не было, нет, и быть не может, он, только он, единственный, она его ждала...
     - Я так и думал...
     Снег падал...
     - Не поймешь ты меня,- вновь заговорил Егор странным каким-то, раненым голосом и, не дав ей возразить, повторил,- нельзя тебе такое понять. Не можешь ты, и слава Богу, что ты такого понять не можешь, и я ничего тебе и не хотел говорить... Я и сейчас не знаю, что тебе сказать и как. Знаю только, что должен как-то объяснить. И сам. Что бы ты ничего себе не придумывала, мол, не люблю и все такое.- Он вновь замолчал. Ну, как он может рассказать ей, этой девочке, про Афган? Даже тем, кто что-то там "слышал", не расскажешь, потому что все, что они слышали - вранье. Да и сам начинаешь говорить и чувствуешь: врешь, ну, ни слова лжи не говоришь и душой не кривишь, а все равно говоришь про что-то совсем другое. Как рассказать, что такое жизнь тому, кто еще не родился? Как рассказать живым, что такое смерть? Обычная, будничная... Как, какими словами он скажет девочке о ребятах, что сейчас курят и травят анекдоты, а через три минуты свисают с деревьев мокрой массой... Он застонал, но тут же опомнился, заговорил.- Мы были в кольце, нас обложили, как зверя. Знаешь, как старые дяди приезжают в лесничество расслабиться? Пока трапезничают, егерь им зверя готовит. Так, чтобы дяди, упаси Бог, не промахнулись и не утомились. Предопределено все: и то, что зверь будет убит, и тот куст, где ему суждено упасть, зверь - как агнец на заклание. Ну, так и нас...
     Он вновь замолчал. Качалась земля, и снега не было. Желтый небосвод шел на него, сорвавшись с тех самых опор, на который держался когда-то целые века. И падал, падал, падал - всей тяжестью, всей громадой, всей безграничностью, неизбежностью на него, ничтожного, мелкого, обреченного.
     - Мать всегда была не то что верующая, а... а может и верующая. Не так, как в твоих книжках: молитвы перед едой не читала, поклоны на ночь не била, но на рождество в церковь ходила. На пасху яйца светила. Свечку ставила. И меня все норовила затащить в церковь. Я брыкался. Увидит кто, потом в школе сраму не оберешься. Постарше стал - уже не затащишь, да она и не настаивала. А тогда... Когда в армию забирали - я сам, что в Афган попаду, только через полгода узнал, а она - как чувствовала. А может, просто боялась, и так, на всякий случай. И умолила меня в церковь сходить. Я бы не пошел. Но плохо с ней было. Я ночью за неотложкой бегал. Ну, утром подумал, не дай Бог, умрет, как только я уеду, пошел, не стал ее без нужды расстраивать. Даже не знаю, что она там, в церкви делала. Хотя, что там делать? Свечку ставила да шептала, просила о своем... Но я только по сторонам смотрел, нет ли знакомых, а она мне ладанку на шею повесила. Ну, с шеи я ладанку, конечно, снял. Но не выбросил, все-таки, мать просила. Или еще почему, не знаю, не хочу врать, но не выбросил, в карман засунул, потом переложил в гимнастерку, и так она у меня в кармане и терлась, я о ней забыл начисто. А в то утро сигареты доставал, смотрю, что за шнур? А в кармане прореха, в нее ладанка провалилась, да шнур за что-то зацепился. Я ее достал и, чтобы не потерять, на шею повесил, тогда уже жаль было выбрасывать, но не потому что ладанка, а так, все-таки мама дала и дома. Думал, после боя запрячу. Или карман зашью. Ну и тут... - Егор вновь замолчал. Так много слов, за всю жизнь, кажется, не сказал больше, а так ничего и не объяснил. А что тут объяснишь? Он отчетливо видел тот миг, когда достал ладанку, вернее выудил ее, удивленный находкой, из прорехи, и бездумно, словно чужой рукой и чужой волей надел на шею. И... - вновь жжет глаза ядовитый песок, и тело тяжелеет от робы и жары, и болят перепонки от гула, и мерзкий страх корежит душу.


Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ]

Читать также в данной категории:

© Copyright 2002 Лимона. Все права защищены.