Рассказ №3004 (страница 4)

     И тут я захотела оказаться на мамочкином месте. Казалось, что это меня жадно и бережно касаются папкины губы, губы живого Аполлона, губы жадного сатира. Захотелось так, что внизу живота опять засвербило и руки заметались в тщетной попытке помочь проснувшемуся телу. Голова моя запрокинулась к звездам, и я испугалась, что сейчас тихонечко взвою на несправедливость жизни. Ну, может быть тихонечко, заскулила, и чуть не упустила самого главного.
     Мамочка стояла, расставив ноги, опершись грудью на полок. Сисочки ее расплющились о темное дерево а руки были закинуты куда то вперед. Она казалось заснула и наслаждалась жарким теплом, папкиными руками, ласкающими ее спину, бедра и ягодицы. А папка опять походил на сатира. Он даже опустился на корточки, чтобы было удобнее. И целовал, целовал, целовал...
     Счастливые нимфочки. У них есть свои сатиры.
     Он даже впился губами в мамочкин анус и долго занимался им, работая языком и оглаживая ее стройные бедра. Я уже ничему не удивлялась и даже находила оправдание, что раз они в бане, там, наверняка, чисто. Только почему там, ведь есть места и послаще. Наконец он решительно поднялся на ноги. И положил руки на бедра своей нимфы.
     Ого! Оказывается я еще и не видела как следует это любовное орудие во всей красе. В профиль это было впечатляющее зрелище. Крепкий, чуть изогнутый вверх, приподнятый к мускулистому животу перевитый змеистыми жилами, он казался сделанным из какого то темного, драгоценного дерева. Яички в сжавшемся мешочке казались неведомыми орехами дополняющими его мощь. Подрагивающая головка с питоньим выражением потерлась о ягодицы, как бы прицениваясь к жертве. Неужели он опять добирается до мамулиной попочки!
     И тогда, папка чуть присел, и с каким то громким "Ха" всадил свою драгоценность в жаждущие губы маминого влагалища. Она громко охнула и уже не замолкала ни на минуту. Мне показалось, что от этого могучего движения мамины ноги оторвались от пола, но только показалось, она просто приподнялась на цыпочки. А папка красиво и сноровисто накачивал свою ненаглядную, не меняя позы. Он делал частые и короткие движения и вдруг погружался очень медленно и глубоко. Иногда он приникал к ее спине, и тогда двигалась только его крепкая задница. Время от времени он отстранялся от нее, не прекращая движений, удерживая ее за бедра, как бы любуясь деянием, чуть не сказала рук своих. Любовался производимым эффектом. Потом добирался до ее сисочек и покручивая вызывал новые стоны и крики. Затем начинал наносить коварные удары не прямо, а из стороны в сторону как бы вкручивая в нее свой крестец. То хватал ее за плечи и целовал, покусывал шею и ушко, тягуче погружаясь в ее глубину, запуская руку к низу ее живота и совершая непонятные, но видимо, очень сладкие движения.
     Приглушенные Охи и Ахи, стоны и вскрики, доносившиеся сквозь толстые стекла банного окна производили на меня одуряющий эффект. Я уже давно содрала мокрые насквозь трусики и швырнула их, куда то на грядки. Моя неумелая рука терзала бедную киску, и я перестала удивляться чего она такая мокрая. Я истекала любовью и нетерпением. Я переключилась на груди и поняла, что тискать там и там одновременно - вдесятеро приятнее. Казалось, я умирала вместе с моей стонущей родительницей.
     Что там Анютка с ее утренне- вечерним чириканьем в любовном экстазе. Порой мне казалось, что из бани неслась любовная песня льва и львицы, и вся саванна содрогается от ужаса и зависти. Это были мои Па и Ма, они любили друг друга сумасшедше, неистово, а я любила их! Я так их любила!
     Из всех этих воплей и стонов я расслышала лишь одно "Кончай! Ну, кончай же!". И тут папка прижался к ее спине, стиснув руками сисочки, изо всех сил всадил в нее содрогаясь, не только ягодицами, но и всем телом. И оба забились в сладких судорогах, более походящих на агонию.
     Вот те на. Правы французы, говоря, что оргазм это маленькая смерть.
     И что окончательно меня добило, так это вид стоящего на коленях папочки облизывающего с внутренней поверхности маминых ляжек мокрые полосы чего-то такого, что истекало из ее широко растворенной устрицы, мамочка сосущая его мокрые губы и влажный, блестящий корень, опять превратившийся в сосиску.
     
     Не совсем помню, что было дальше, потому что я очухалась стоя на карачках. И так же на четвереньках двинулась от бани, наплевав на крапиву и оставляя за собой следы на грядках. Я уже сообразила, что сейчас они двинутся из бани и на этот случай лучше быть, где ни будь в сторонке.
     И вдруг так захотелось писать. Ну, прямо невмочь. Не раздумывая, я задрала изрядно замызганный подол сарафана и облегченно зажурчала прямо в борозду. Какой это был кайф. Я словно возрождалась как птица феникс. Это незамысловатое действо примиряло меня с жизнью. Вот так, сидя на корточках, я отходила от пережитого потрясения.
     
     Может быть "Все нэ так было, нэ так..." как сказал однажды великий вождь и великий тиран. Может быть и не так грандиозно. Но это было великое потрясение. Гибель моей целомудренной Помпепи. Даже сейчас, роясь в памяти, и находя черепки воспоминаний я вздрагиваю от сладкого ужаса познания запретного...
     
     Глава 3.
     Дверь предбанника распахнулась, прожектором высвечивая дорожку к дому. Но я уже была в спасительной тени кустов. Папка нес ЕЕ на руках завернутую в простыню. Запрокинув голову, она безвольно прильнула к его груди, и я знала, что глаза ее были широко раскрыты.
     А в них двоились и плыли звезды. Бездонные звезды августа.
     И уж совсем неромантично я подумала - "Бедненькая, после такого и идти не может"! Следуя моей элементарной логике, после такого - нормальная женщина должна была напрочь потерять способность к самостоятельному передвижению на веки вечные.
     
     Дождавшись, когда они скроются в сенях, я тенью скользнула в баню и только заскочив на полок, поняла, что не разделась. Сорвала с себя перепачканный землей сарафан, лифчик и швырнула их к дверям. Где-то там, в морковке, сиротливо лежали трусики, но мне было плевать. Озноб сотрясал меня сверху донизу. Казалось, что на дворе не теплая летняя ночь, а слякотный ноябрь.
     Вот он ковшик. Вот он миленький. Заревел, зарычал заждавшийся пар. Ага предочки, да вы и не парились вовсе. Хорошо, что хоть веник запарили конспираторы. Вот тебе, вот...
     И я принялась лупцевать свое предательское тело, словно вымещая на нем минуты пережитого унижения. Ковшик. Еще, еще... Кажется, что трещат волосы и пар выдирает ногти. Вот тебе, вот тебе! Я лупила свои бедра, спину, сиськи и все сто подворачивалось под руку, повизгивая от боли. Вот тебе! Не могу-у-у!
     Хряснув дверью предбанника, в три прыжка добралась до озерца.
     Уф-ф! Только не надо так визжать среди ночи. А то еще подумают, что кто то свиней режет. Уф-ф-ф! Как хорошо.
     Опять на полок. Опять ковшик. Надо бы рукавицы одеть. А пускай... Вот вам папочки - мамочки. Веник подозрительно быстро лысеет, и кончики больно секут кожу. Вот тебе за папу, вот тебе за маму! Опять в темную воду. Звезды разбегаются по воде в испуге. Уф-ф-ф!
     Как уютно на полке и тысячи иголочек мечутся по радостному телу. Это - приятно и привычно. А еще лучше в снег. Конечно лучше. С шумом и криком. Без крика не тот кайф. И поваляться.
     Когда-то мы бегали по снегу втроем обсыпали себя пушистой лавиной, горами снега. Одна, я только валяюсь, но все равно люблю покричать перед первым прыжком, как индеец - "Уулю-лю-лю-у!"
     
     И надо же лежа на горячем полке, я опять вспомнила как...
     Как, как. Вот так. Выныриваю из снега а передо мной Витька Сало-Масло. Это кличка у него такая, за глаза, вместо фамилии, а так -Витька. На год младше, в седьмом...
     Смотрю челюсть отвисла, глаза по полтиннику. Чуть не завизжала, по новому. От неожиданности и стыдно ведь... Ага, ему еще стыднее, тогда и прикрываться не буду, только снежка на плечи и на грудь. А он заледенелой варежкой попытался вытереть сопли и отвел глаза.
     - Лыжа вот... Я напрямки, вот...
     -Ага... Ситуация уморительная, глаза Витьку не слушаются, и чем ниже он опускает голову тем чаще они зыркают по любопытным местам.
     -Лыжа вот...
     -Ага...
     -Лыжа... И чего он зациклился на этой лыже. Щас скажет "вот".
     -Сломалась, вот...
     -Ага... Похоже и меня заклинило.
     -Пойдем погреемся... Вот дура то.
     -Не могу, ма-амка заругает. Я в шесть обещал. Опять швыркает носом.
     Похоже, он не уйдет первым. Ни за что. Да и ступни у меня совсем заколели. Поворачиваюсь и ухожу. Шесть шагов, их еще пройти надо. Вот теперь стыдно. Он точно, на попочку пялится во все глаза. А я чувствую, как она предательски начинает вилять. Точно у манекенщиц на подиуме. Последние шаги делаю как солдат, старательно сдерживая свое женское естество. Уф-ф! Спряталась на полке. Смотрю в оконце, Витка тоже побрел к своему дому, напрямик, прямо по челку. О последствиях демонстрации летних мод в рязанском снежном лесу я не задумывалась. Чего - чего, а Витька был не трепло.


Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ]

Читать также в данной категории:

© Copyright 2002 Лимона. Все права защищены.